Успенский «целебный бык»

В это время мимо шел мальчик и с ним двое родителей — папа и мама.

— Тётенька, что это вы делаете?

— Я арбуз домой качу.

— Можно мы поможем?

— Конечно, можно.

— Но мы в кино опоздаем, — говорит мама.

— Ну и пусть! Арбуз важнее!

И арбузная процессия тронулась с места. Впереди мальчик, потом арбуз, потом папа и мама.

В это время им навстречу выходит Анна Гавриловна с сумкой на колесиках и все остальные участники арбузного пробега с чаем и с валидолом. И все они встречаются у лифта.

— Знаете что, — говорит Наталья Ивановна. — Пошли к нам арбуз есть.

И все-все: незнакомые папа и мама с мальчиком, Софья Адамовна, Анна Гавриловна с сумкой на колесиках, Наталья Павловна с чаем и валидолом — все поднимаются наверх на шестой этаж. Есть арбуз.

И если мне в кроссворде попадется слово на десять букв по вертикали, означающее молодую современную прогрессивную женщину, я не буду долго размышлять. Я напишу это слово — «соседка Наталья Ивановна».

Пусть это будет не по правилам, но это будет правильно.

Село Троицкое под Переславлем-Залесским — село тихое и безобидное. Люди в нем молчаливые, уважительные.

А деревня Афонино, которая в двух километрах рядом, такая разговорчивая, будто и не из этой местности. Недаром ходят слухи, что крестьян для этой деревни помещик афонинский в карты выиграл. И выиграл он их, верно, в каких-нибудь южноцыганских краях. Потоку что таких говорливых людей нигде больше в наших краях не водится.

Когда идешь по Троицкому, все на тебя смотрят, просто глазами едят, но ни о чем не спрашивают.

Когда идешь по Афонино, только о тебе и разговоров.

— Смотрите, мужик с удочкой днем на реку идет.

— А что? Пользы от него никакой, вот его и выставили из дома.

— Почемуй-то пользы от него нет? Выстави его в огороде, вот тебе и польза. Все птицы разлетятся и кабаны на картошку не пойдут.

— Да он, небось, городской, столичный. Он в огороде завянет в полчаса. Ему бы только бумажки подписывать.

— У меня летошний год жил один городской, квелый такой, бесполезный. От него еще жена ушла. И от этого тоже скоро уйдет.

— Это почему от меня тоже скоро уйдет? — не выдержал я.

— Потому. Делов в хозяйстве полно, а ты на речку с удочкой.

— Вот он обратно пойдет, посмотрим, сколько он там выловит.

Так от крыльца до крыльца передают тебя как эстафету.

Зато в Афонино всяких событий мало, а на Троицкое они так и сыпятся. То кино туда приедут снимать про партизан. То окажется, что пенсионерка Купцова Дуняша уже третий год как ведьма — из-за нее у Клековых корова не доится. То выяснится, что бригадир Павловский на тракторе художнику Чижикову забор снес. Потом следы заметал и трактор в обочине утопил.

А то вдруг такое случилось — в Троицком бык Цыган заиграл. Козырять стал.

Был бык как бык. А с осени стал за кем ни попадя гоняться с рогами.

Коровник старый был. Если быка к столбу привязать, он все развалит. Вот он и ходил непривязанный.

Однажды Павел Васильевич Пугачев, районный архитектор, с грибами из леса возвращался. Решил он угол поля срезать, через коровник пройти.

Ходил он медленно, потому что его радикулит разбил.

У нас в Троицком есть примета такая народная, что радикулит у того человека бывает, который свою работу делать не хочет. Так вот, архитектор Пугачев так не хотел ее делать, что весь скрюченный ходил. И с каждым годом все скрюченнее и скрюченнее становился.

И вот с такой повышенной скрюченностью он около коровника оказался. Они столкнулись — архитектор повышенной скрюченности и бык повышенной бодучести — и чем-то друг другу усиленно не понравились.

Что бык Цыган архитектору не понравился — это наплевать и забыть, ни какого действия из-за этого не намечалось. А вот что Павел Васильевич Цыгану не понравился — это хуже, из этого прямое действие получилось. Бык как на Павла Васильевича побежит!

Я не знаю, бегал ли когда-нибудь за вами бык, дорогой читатель, но дело это не забавное, а прямо-таки ужасное.

Павел Васильевич это знал и немедленно в сторону от быка бросился.

А скользко, после дождя. Архитектор буксует и Цыган пробуксовывает. Но постепенно они скорость набирать начали и все быстрее стали двигаться.

Никто и не подозревал, что Павел Васильевич такой спортивный. Он три круга вокруг коровника сделал, потом на навес над крыльцом взлетел и на нем сидит. Он сидит, а Цыган гнилушки из под крыльца выковыривает.

Хлоп! И Павел Васильевич, как в замедленном кино, стал вниз падать.

Но во время бега что-то с ним произошло, он стал быстрее в сто раз соображать. Пока он падал, он лодку у забора увидел перевернутую на чурочках. Он к этой лодке кинулся.

Цыган с себя навес сбросил, а Павла Васильевича уже не достать, он под лодкой блаженствует.

Цыган стал вокруг пастись. Отойдет, но глазом на лодку косит. Только Пугачев высунется, Цыган уж тут как тут с рогами.

Пришлось Пугачеву вместе с лодкой отползать. А лодка тяжеленная. И полз он как черепаха в собственном доме. Полкилометра полз. Вот тебе и срезал у гол!

Но что самое интересное — его скрюченность как рукой сняло. Он прямой и стройный стал. Такой прямой, стройный и ошалелый в районный город и уехал.

Зато он потом за две недели новый коровник спроектировал. А бывало, месяцами работу выполнял.

А наши деревенские Цыгана с тех пор Фельдшером стали звать. И говорят:

— У кого радикулит, мы можем им нашего быка по рецепту выписать. Любого человека в пять минут починит.

В селе Троицком наступила зима. Снега — хоть на лодке по нему плавай, как в старину. Между домами дорожки проложены, словно окопы.

И только от крайнего дома Татьяны Семеновны Частовой никакой дорожки нет — ни к соседям, ни к колодцу, ни к лесу.

Валерка Частов сразу заметил это, когда сошел с автобуса:

— Не померла ли?

Двенадцать лет Валерке, он в этой деревне родился и вырос. Но живет он в городе с родителями.

Он спросил у своей тетки — тети Лиды, как только вошел в избу:

— А что, Танёнка Частова жива? Или к сыну уехала?

— Никуда она не уехала, — ответила тетка. — Сидит себе сычом в своем доме. Разговаривать ни с кем не хочет. Со всей деревней перессорилась. Даже к Дуняшке Частовой не ходит.

Между прочим, в Троицком что ни дом, то Частовы живут.

— А чего она перессорилась?

— Кто ее знает. Она всегда была какая-то чудная. А тебе-то не все ли равно?

Только Валерке не все равно. Он всех деревенских людей знает и любит. И не нравится ему, когда кто-то в ссоре, в печали или вовсе заболел.

Он когда вырастет, наверное, возьмет этот захудалый колхоз под свое руководство. Станет в нем председателем и выведет колхоз в миллионеры.

И твердо Валерка решил Татьяну Семеновну со всеми помирить, особенно с ее задушевной подругой Дуняшей Частовой, то есть Евдокией Павловной.

Для начала отправился он на почту, чтобы у почтальонки Анастасии Алексеевны все деревенские новости узнать. У кого корова отелилась, кто машину «Жигули» купил и кому пенсию на десять рублей повысили.

И надо же такому быть, что Татьяна Семеновна — широко известная в сельских кругах пенсионерка, на этой почте собственной персоной сидела, пенсию получать ждала. Ни на кого не смотрела, никуда не оглядывалась.

И сердитостью от нее так и веяло во все стороны.

Платком она была перемотана с ног до головы, как пулеметной лентой, но разматываться, видно, не собиралась. А почтальонки Анастасии Алексеевны не было.

— Татьяна Семеновна, — с ходу начал Валерка. — А чего это вы тетю Дуню Частову обидели?

Татьяна Семеновна аж подпрыгнула на своей табуретке:

— Ты что? Кого это я обидела?

— Тетю Дуню. Не разговариваете с ней. Ругаетесь.

— Да я ее дурой назвала. Она ведь что заявила. Она сказала, что наши мужики от их колодца ручку взяли.

— И только-то?

— Это тебе только-то. А наши мужики не воры. Им эта ручка даром не нужна! Я и сказала ей: «Ты наших мужиков хорошо знаешь. Они чужого ничего не возьмут. Нечего на них напраслину возводить!»

— Татьяна Семеновна, давайте я вас помирю.

— Ишь, мирильщик нашелся! Я с ней разговаривать не собираюсь.

Слова из Татьяны Семеновны сыпались жутко сердитые, но видно было, что основная сердитость давно уже прошла. Просто бушевало самолюбие. Была бы она зла по-настоящему, стала бы она перед Валеркой оправдываться, что-то ему объяснять!

— Татьяна Семеновна, а и не надо разговаривать. Давайте мы с вами ей письмо напишем.

— Тебе делать нечего, вот и пиши.

Валерка, не теряя времени, вытащил из-за почтового барьера однокопеечный лист для письма, взял на изготовку государственную ручку на веревочке и стал сочинять текст:

— «Дорогая Евдокия Павловна!»

Источник: https://profilib.net/chtenie/138127/eduard-uspenskiy-sluchay-so-stepanidom-4.php

Случай со степанидом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Село Троицкое под Переславлем-Залесским – село тихое и безобидное. Люди в нем молчаливые, уважительные.

Когда идешь по Троицкому, все на тебя смотрят, просто глазами едят, но ни о чем не спрашивают.

Когда идешь по Афонино, только о тебе и разговоров.

– Смотрите, мужик с удочкой днем на реку идет.

– А что? Пользы от него никакой, вот его и выставили из дома.

– Почемуй-то пользы от него нет? Выстави его в огороде, вот тебе и польза. Все птицы разлетятся и кабаны на картошку не пойдут.

– Да он, небось, городской, столичный. Он в огороде завянет в полчаса. Ему бы только бумажки подписывать.

– У меня летошний год жил один городской, квелый такой, бесполезный. От него еще жена ушла. И от этого тоже скоро уйдет.

– Это почему от меня тоже скоро уйдет? – не выдержал я.

– Потому. Делов в хозяйстве полно, а ты на речку с удочкой.

– Вот он обратно пойдет, посмотрим, сколько он там выловит.

Так от крыльца до крыльца передают тебя как эстафету.

Зато в Афонино всяких событий мало, а на Троицкое они так и сыпятся. То кино туда приедут снимать про партизан. То окажется, что пенсионерка Купцова Дуняша уже третий год как ведьма – из-за нее у Клековых корова не доится. То выяснится, что бригадир Павловский на тракторе художнику Чижикову забор снес. Потом следы заметал и трактор в обочине утопил.

А то вдруг такое случилось – в Троицком бык Цыган заиграл. Козырять стал.

Был бык как бык. А с осени стал за кем ни попадя гоняться с рогами.

Коровник старый был. Если быка к столбу привязать, он все развалит. Вот он и ходил непривязанный.

Ходил он медленно, потому что его радикулит разбил.

И вот с такой повышенной скрюченностью он около коровника оказался. Они столкнулись – архитектор повышенной скрюченности и бык повышенной бодучести – и чем-то друг другу усиленно не понравились.

Что бык Цыган архитектору не понравился – это наплевать и забыть, ни какого действия из-за этого не намечалось. А вот что Павел Васильевич Цыгану не понравился – это хуже, из этого прямое действие получилось. Бык как на Павла Васильевича побежит!

Я не знаю, бегал ли когда-нибудь за вами бык, дорогой читатель, но дело это не забавное, а прямо-таки ужасное.

Павел Васильевич это знал и немедленно в сторону от быка бросился.

Хлоп! И Павел Васильевич, как в замедленном кино, стал вниз падать.

Цыган с себя навес сбросил, а Павла Васильевича уже не достать, он под лодкой блаженствует.

Но что самое интересное – его скрюченность как рукой сняло. Он прямой и стройный стал. Такой прямой, стройный и ошалелый в районный город и уехал.

Зато он потом за две недели новый коровник спроектировал. А бывало, месяцами работу выполнял.

А наши деревенские Цыгана с тех пор Фельдшером стали звать. И говорят:

– У кого радикулит, мы можем им нашего быка по рецепту выписать. Любого человека в пять минут починит.

Письмо Валерки Частова

В селе Троицком наступила зима. Снега – хоть на лодке по нему плавай, как в старину. Между домами дорожки проложены, словно окопы.

И только от крайнего дома Татьяны Семеновны Частовой никакой дорожки нет – ни к соседям, ни к колодцу, ни к лесу.

Валерка Частов сразу заметил это, когда сошел с автобуса:

– Не померла ли?

Двенадцать лет Валерке, он в этой деревне родился и вырос. Но живет он в городе с родителями.

Он спросил у своей тетки – тети Лиды, как только вошел в избу:

– А что, Танёнка Частова жива? Или к сыну уехала?

– Никуда она не уехала, – ответила тетка. – Сидит себе сычом в своем доме. Разговаривать ни с кем не хочет. Со всей деревней перессорилась. Даже к Дуняшке Частовой не ходит.

Между прочим, в Троицком что ни дом, то Частовы живут.

– А чего она перессорилась?

– Кто ее знает. Она всегда была какая-то чудная. А тебе-то не все ли равно?

Только Валерке не все равно. Он всех деревенских людей знает и любит. И не нравится ему, когда кто-то в ссоре, в печали или вовсе заболел.

И надо же такому быть, что Татьяна Семеновна – широко известная в сельских кругах пенсионерка, на этой почте собственной персоной сидела, пенсию получать ждала. Ни на кого не смотрела, никуда не оглядывалась.

И сердитостью от нее так и веяло во все стороны.

– Татьяна Семеновна, – с ходу начал Валерка. – А чего это вы тетю Дуню Частову обидели?

Татьяна Семеновна аж подпрыгнула на своей табуретке:

– Ты что? Кого это я обидела?

– Тетю Дуню. Не разговариваете с ней. Ругаетесь.

– Да я ее дурой назвала. Она ведь что заявила. Она сказала, что наши мужики от их колодца ручку взяли.

– И только-то?

– Это тебе только-то. А наши мужики не воры. Им эта ручка даром не нужна! Я и сказала ей: «Ты наших мужиков хорошо знаешь. Они чужого ничего не возьмут. Нечего на них напраслину возводить!»

– Татьяна Семеновна, давайте я вас помирю.

– Ишь, мирильщик нашелся! Я с ней разговаривать не собираюсь.

– Татьяна Семеновна, а и не надо разговаривать. Давайте мы с вами ей письмо напишем.

– Тебе делать нечего, вот и пиши.

– «Дорогая Евдокия Павловна!»

Он с вопросом посмотрел на Татьну Семеновну:

– Правильно?

– Чего? – поразилась старуха. – Какая она тебе Евдокия Павловна, когда она Дуняшка Частова!

– «Дорогая Дуняшка Частова», – принял это к сведению Валерка. – «Я тебя обругала сдуру». Так правильно?

– Правильно, – согласилась Татьяна Семеновна.

– «Больше не буду», – продолжил Валерка.

– Как это – больше не буду! – возразила старуха. – У меня нервы подымутся, я еще и не такое скажу!

– Значит, – продолжил Валерка. – «Я тебя обругала сдуру… и еще буду». Так правильно?

– Так правильно, – согласилась довольная Татьяна Семеновна.

– А дальше про что писать?

– Не знаю. Ты грамотный, ты и пиши.

– Когда не знают, про что писать, про погоду пишут, – сказал Валерка.

– Вот про погоду и пиши.

Только он собрался писать про погоду, как дверь почты открылась, и вошла сама Евдокия Павловна Частова. Тоже вся в платках, как в пулеметных лентах, но в отличие от Татьяны Семеновны маленькая и сухая.

Едва ее глаза привыкли к темноте после белого снега, она заметила Татьяну Семеновну, повернулась и бросилась бежать.

Валерка догнал бабушку у двери, обнял и вернул назад:

– Садитесь, Евдокия Павловна. Мы вам письмо пишем.

Он усадил ее на другую табуретку, подальше от Татьяны Семеновны, и продолжил свою работу.

– «Дорогая Евдокия Павловна», – говорил и писал он. – «Погода у нас хорошая. Хоть на лыжи вставай».

– Какие еще лыжи! – поразилась Евдокия Павловна. – Когда метель третью неделю метет.

– Чего твоя метель! – зашумела Татьяна Семеновна. – Чего твоя метель! Когда она давно уже кончилась! Глаза-то разуй!

– Евдокия Павловна, Евдокия Павловна! – бросился Валерка к новопришедшей старушке. – Вы подождите, вы не вмешивайтесь. Когда будем ответ писать, мы про вашу погоду напишем. Ладно?

Она согласилась и притихла.

– Так чего дальше-то писать? – спрашивает Валерка.

– Чего, чего? Сам знаешь, чего.

– Я про курей напишу, – говорит Валерка.

– Пиши про курей, – соглашается Татьяна Семеновна.

– «Куры мои здоровы», – пишет и говорит Валерка. – «Вовсю несутся, несмотря что зима».

– Как так несутся?! – поражается Татьяна Семеновна. – Да у меня курей и не осталось вовсе! Последнюю летом ястреб утащил.

Валерка с ходу подхватывает:

– «Хоть курей у меня и не осталось вовсе. Последнюю летом ястреб утащил». Так правильно?

– Так правильно, – соглашается Татьяна Семеновна.

Старухи молчат и вздыхают на своих табуретках.

– О чем еще написать? – спрашивает Валерка.

– Почем я знаю, – отвечает Татьяна Семеновна.

– Может, о здоровье напишем?

– Пиши о здоровье.

Валерка диктует сам себе и записывает:

– «Здоровье у меня здоровое. Ничего не болит. И температура нормальная – 36,6».

– Да, не болит! – возражает Татьяна Семеновна. – Поясницу так и ломит. Хоть криком кричи! А горчичники некому поставить! И давление у меня повышенное. Все время что-то давит.

Валерка подхватывает:

– «Ничего не болит. Только давление повышенное. Все время давит. А горчичники некому поставить».

– У Анастасии Алексеевны тоже поясница, – скромно вставляет Евдокия Павловна про почтальонку, чтобы тоже чего-то делать.

– Да у нее поясница потому, что она от работы бегает. Все у Ольгушки Павловской сидит, в карты играет, – взрывается Татьяна Семеновна. – Нашла, кого жалеть! На почту приходит раз в неделю, а зарплату целиком получает!

На этот взрыв Евдокия Павловна снова собралась сбежать, но Валерка ловит ее за платок и силой усаживает обратно.

– Татьяна Семеновна, – говорит Валерка, – ведь вы месяц не виделись. Были у вас какие-нибудь радостные события?

– Каки таки события?

– Может, посылка пришла с книгами или гости приезжали?

– Никакие гости не приезжали. Вот только крыса у меня завелась.

– Чего же тут радостного? – спрашивает Валерка. – Когда крыса завелась? Больше нечего сообщить соседке нашей дорогой – Евдокии Павловне?

– Все! – отвечает Татьяна Семеновна. – Хватит с нее!

– А что, – говорит юный дипломат. – Конечно, хватит. И так вон сколько новостей ей сказали.

Он перегнулся через барьер и взял еще один листок для писем.

Почтальонки Анастасии Алексеевны все еще не было. Видно, и в самом деле она забегалась по личным делам.

– Евдокия Павловна, будем ответ писать. Теперь вы диктуйте.

– А чего диктовать-то? – спрашивает скромная Евдокия Павловна.

– Какая погода у вас.

– Сам видишь, какая погода. Никакой погоды, метель одна.

– Я так и напишу, – говорит Валерка. – «Дорогая Татьяна Семеновна, никакой погоды у нас нет, метель одна». Правильно?

– Правильно, – отвечает Евдокия Павловна.

– Ой, – сказал Валерка, – бланк-то вам поздравительный достался. Значит, адресата поздравить надо.

– С чем? – спрашивает Евдокия Павловна.

– С чем хотите. Хоть с погодой.

– Вот и поздравляй с погодой.

– «Никакой погоды у нас нет», – повторяет Валерка. – «Только метель одна. С чем вас и поздравляю». Правильно?

– Ты пишешь, тебе и видней, – дипломатично говорит Евдокия Павловна.

А Татьяна Семеновна все внимательно слушает, словно не про ее погоду говорят.

– Опишите, что вы сейчас читаете. Художественную литературу какую.

– Стара я читать-то. Отчиталась уже. Я радио слушаю.

– Так и запишем, – говорит Валерка. – «Дорогая и задушевная моя подруга Татьяна Семеновна. Ты ко мне редко заходишь…» Редко она заходит?

– Совсем не заходит.

– «…Ты ко мне редко заходишь, так редко, что совсем не бываешь, и я все время слушаю радио и смотрю телевизор». Какой у вас телевизор?

– Никакого нет, – отвечает Евдокия Павловна.

– «Хотя у меня его и вовсе нет!» – подхватывает Валерка. – «Так что приходи ко мне со своим телевизором». Так правильно?

– А где ж он? – спрашивает Татьяна Семеновна. – Твой телевизор? Тебе же зять Антон привозил из города.

– И Антон привозил, и Галка, сноха, привозила, да не кажут они здесь. Больно слабые. К ним антенна нужна большая кака-то.

Валерка видит, что контакт между старухами налаживается, и начинает дело вести к финалу.

– «Дорогая Татьяна Семеновна, я очень по тебе скучаю. Помнишь, как в тяжелые военные годы мы делились последним сухарем? Бери пирог с изюмом и приходи в гости. В шесть часов…» Верно?

– А чего же? – говорит Евдокия Павловна. – Только пирог ни к чему. Пусть просто так приходит.

– «Мне пирог ни к чему… – пишет дальше юный директор по связям. – Я его Валерке отдам. Больно парень хороший». Так правильно?

– А что? – соглашается Евдокия Павловна. – Все по-хорошему.

– Значит, бабушки, будем заканчивать.

Валерка снова потянулся через барьер, взял у прогульщицы-почтальонки два конверта, надписал адреса и сказал:

– Все. Раз почтальонки нет, сам пойду почту разносить. А вы тут не засиживайтесь. Вас дома письма ждут.

Он положил на стол Анастасии Алексеевны двадцать копеек за конверты без марок и вышел на улицу из почты.

В ясный-ясный, белый-белый зимний день.

Назад к карточке книги «Случай со степанидом»

Источник: http://itexts.net/avtor-eduard-nikolaevich-uspenskiy/232921-sluchay-so-stepanidom-eduard-uspenskiy/read/page-2.html

Целебный бык

Село Троицкое под Переславлем-Залесским — село тихое и безобидное. Люди в нем молчаливые, уважительные.

Когда идешь по Троицкому, все на тебя смотрят, просто глазами едят, но ни о чем не спрашивают.

Когда идешь по Афонино, только о тебе и разговоров.

— Смотрите, мужик с удочкой днем на реку идет.

— А что? Пользы от него никакой, вот его и выставили из дома.

— Да он, небось, городской, столичный. Он в огороде завянет в полчаса. Ему бы только бумажки подписывать.

— Это почему от меня тоже скоро уйдет? — не выдержал я.

— Потому. Делов в хозяйстве полно, а ты на речку с удочкой.

— Вот он обратно пойдет, посмотрим, сколько он там выловит.

Так от крыльца до крыльца передают тебя как эстафету.

Зато в Афонино всяких событий мало, а на Троицкое они так и сыпятся. То кино туда приедут снимать про партизан. То окажется, что пенсионерка Купцова Дуняша уже третий год как ведьма — из-за нее у Клековых корова не доится. То выяснится, что бригадир Павловский на тракторе художнику Чижикову забор снес. Потом следы заметал и трактор в обочине утопил.

А то вдруг такое случилось — в Троицком бык Цыган заиграл. Козырять стал.

Был бык как бык. А с осени стал за кем ни попадя гоняться с рогами.

Коровник старый был. Если быка к столбу привязать, он все развалит. Вот он и ходил непривязанный.

Ходил он медленно, потому что его радикулит разбил.

И вот с такой повышенной скрюченностью он около коровника оказался. Они столкнулись — архитектор повышенной скрюченности и бык повышенной бодучести — и чем-то друг другу усиленно не понравились.

Я не знаю, бегал ли когда-нибудь за вами бык, дорогой читатель, но дело это не забавное, а прямо-таки ужасное.

Павел Васильевич это знал и немедленно в сторону от быка бросился.

Хлоп! И Павел Васильевич, как в замедленном кино, стал вниз падать.

Цыган с себя навес сбросил, а Павла Васильевича уже не достать, он под лодкой блаженствует.

Зато он потом за две недели новый коровник спроектировал. А бывало, месяцами работу выполнял.

А наши деревенские Цыгана с тех пор Фельдшером стали звать. И говорят:

— У кого радикулит, мы можем им нашего быка по рецепту выписать. Любого человека в пять минут починит.

Источник: http://VseSkazki.su/eduard-uspenskij/tselebnyj-byk.html

Читать Случай со степанидом

Мы с папой сидели на диване, и он объяснял мне, почему я плохо учусь.

— Все дело в том, Сережа, что ты мнемотехники не знаешь.

— А что такое мнемотехника?

— Это способы запоминания разные. Вот, например, река есть в Испании, Гвадалквивир называется. Ни за что не запомнишь. А ты и не запоминай: «Гвадалквивир», ты запомни: глотал кефир. Или вот так: в городе Караганда добывается руда. Ты меня ночью разбуди — я тебе и руду и Караганду вспомню. А почему? Потому что в рифму.

— А как быть, папа, если рифмы нет?

— Очень просто. Ты все слова, которые запомнить надо, в историю свяжи. Вот назови мне десять первых попавшихся слов, и увидишь.

Я посмотрел вокруг и стал называть:

— Диван, шкаф, телевизор, цветы, пианино. — Потом посмотрел в окно. — Автобус, собака, милиционер, старушка, площадь…

— Ну ладно, — сказал папа. — Попробуем сочинить историю. «Собака купила телевизор и села в автобус. Автобус наехал на шкаф. В шкафу сидела старушка и поливала цветы. А милиционер в это время сидел на диване на площади и играл на пианино».

— Ну, чтобы старушка сидела в шкафу и поливала цветы, — говорю, — это еще туда-сюда. А чтобы милиционер на площади на пианино играл, такого в жизни не бывает.

— В мнемотехнике все бывает, — говорит папа. — Может, он к празднику готовился. Ко Дню милиции. Полонез Огинского разучивал. В общем, мы, Сережка, теперь с тобой по-другому заживем. Ты сразу отличником станешь. А я все адреса, все телефоны, все цифры в голове буду держать. Вот на работе удивляться начнут.

И тут мама вошла.

— Вот что, друзья, сходите-ка в аптеку и в магазин. Купить надо кое-что. Я вам список приготовила.

— Не надо нам список, — говорит папа. — Мы и так все запомним.

— Забудете, — говорит мама.

— Да? — говорит папа. — А мнемотехника на что?

Мама спорить не стала.

— Запоминайте, пожалуйста. Только если чего не купите, еще раз побежите. Значит, сначала в аптеку. Возьмите там горчичники и папаверин.

— Папаверин. Папа Верин. Верин папа. У нас есть соседка, девочка Вера, а у нее есть папа. Вот его и надо купить. Очень просто запоминается, — говорит мой папа. — А с горчичниками хуже.

— Ладно, папа, — говорю я. — Я тебе горчичники просто так запомню, без мнемотехники.

— Потом хлеба возьмите в булочной, половину буханки и целый батон.

Папа глаза закатил и говорит:

— Половина буханки и целый батон. Половина кухарки села на бидон. Кухарка — это повар по-старинному.

— А в гастрономе, — продолжала мама, — возьмите колбасы, пачку маргарина и триста граммов подсолнечного масла.

— Гори, гори, масло, чтобы не погасло, — запоминает папа. — Нужно нам триста грамм. Запомнили. А вот маргарин не запоминается.

— Пачка маргарина вкуснее гуталина, — говорит мама.

— Эх ты, — засмеялся папа, — только запутываешь меня. Вот куплю тебе гуталина, будешь на нем картошку жарить. Не так надо. Надо, чтобы смысл был.

Тут я не выдержал:

— Вот мы купим маргарин, чтоб поджарить колбасин.

— Это уже лучше, — согласился папа. — Больше ничего не надо?

— Хватит с вас, — сказала мама и дала нам сумку и деньги.

И мы пошли. Когда мы пришли в аптеку, папа встал в очередь за горчичниками, а меня послал покупать Вериного папу.

— Иди и возьми пачку андрюшина.

— Почему андрюшина?

— Как почему? Вериного папу зовут Андрей. Значит, нам нужен андрюшин.

Я прибегаю через минуту и говорю:

— Нет у них никакого андрюшина. Может, его по-другому зовут? Может, нам петрациклин нужен или степанид.

— Степанид нам не нужен. Нам Верин папа нужен.

И тут папа вспомнил:

— Фамилия ведь у него Васильев. Значит, нам василин нужен.

Купили мы василин, вазелин то есть, от головной боли, и в булочную пошли.

— Что нам здесь покупать? — спрашивает папа.

— Повара, который бидон съел.

— Зачем?

— Не знаю, папа, зачем. А давай мы просто хлеба купим, как всегда. Половину буханки и батон.

И тут папа про кухарку вспомнил, которая на бидон села.

— Странно, — говорит он, — я кухарку придумал, чтобы буханку не забыть, а у меня наоборот вышло. Мне буханка про кухарку напомнила.

Потом мы в гастрономе маргарин и колбасин купили. Они легко запомнились.

— Что нам еще нужно? — спрашивает папа.

— Гори, гори ясно, чтобы не погасло, — отвечаю.

— Лампочки электрические, — говорит папа. — Или спички. А может быть, керосин. Его ведь тоже в лампы наливают, чтобы горел.

— Может быть, — говорю я. — Только для керосина бутылка нужна.

Посмотрели мы в сумку — есть бутылка.

— Все правильно, — говорит папа. — Помнишь, мы еще реку запоминали в Испании — глотай факир называется. А что факиры глотают? Шпаги или керосин, чтобы огонь изо рта шел.

Купили мы керосин и домой пришли. Мама сначала ничего и не заметила. И даже похвалила нас. А потом, когда вечером колбасу жарить стала, она на горячую сковородку вместо масла керосин плеснула. И тут такое началось: сковородка горит, плита горит и белье над плитой горит. Но больше всего, конечно, папе нагорело.

А я с тех пор на всю жизнь запомнил: если в доме пожарин — набирайте ноль один. Вот что такое мнемотехника!

Мы туда давно пойти хотели. Нам Наталья Евгеньевна объясняла, что каждый культурный человек в нашей стране просто обязан бывать в «Эрмитаже» два раза в неделю. Нас только собрать очень трудно.

В нашем кружке художественной самодеятельности все в разных школах учатся. Кто в английской, кто в математической. Я — в музыкальной. А у Натальи Евгеньевны мы в театральном кружке занимаемся.

Мы туда поехали на метро.

Мы приехали на «Невский проспект» и поехали вверх. Стали там всех считать. Смотрим — Таня Купцова потерялась. Тогда Наталья Евгеньевна говорит:

— Ты, Блинов, поезжай вниз и найди Таню. Возьми ее за руку и привези сюда. А мы тебя подождем.

Только Блинов сел на эскалатор, вниз поехал, тут Таня приехала. Мы все думаем — сейчас Блинов вернется и мы в «Эрмитаж» пойдем. А Блинова все нет и нет. Он внизу Таню Купцову разыскивает. А найти не может, она же у нас уже. Тогда Наталья Евгеньевна говорит:

— Левицкий и Глухарева, давайте быстро спуститесь вниз и приведите сюда Блинова, а то он там долго будет вчерашний день искать.

Только они съехали, тут Блин въезжает.

— Нет внизу Тани, — говорит.

— Таня-то здесь, — говорит Наталья Евгеньевна. — Только мы все равно не можем в «Эрмитаж» идти. Потому что Левицкий и Глухарева внизу. Они тебя разыскивают.

— Так я к ним сбегаю!

— Хватит бегать. Добегались. Будем здесь ждать.

Тут почему-то вниз Кабаков Валера незаметно укатил. Как бы нечаянно. Мы все даже рты пораскрывали. Зачем, почему?

А затем. А потому. Ему давно не нравилось, что Левицкий все с Глухаревой заговаривает. Все спрашивает:

— А у вас в классе джинсы носят? А Высоцким увлекаются? А жвачку на уроках жуют?

И Блинов исчез. Во второй раз.

Левицкий и Глухарева вернулись, Кабаков появился, а Блинова нет. Тогда Гера Грошов взял власть в свои руки. Он так устроен, когда все запутаются, он распутывает. Он говорит:

Источник: http://online-knigi.com/page/159721

Буренушка — Э.Успенский

БУРЁНУШКА

Эдуард Успенский

Сегодня в нашем городе, Большом столичном городе, Повсюду разговоры, И шум, и суета… Кругом столпотворение, Поскольку население Торопится на выставку

Рогатого скота.

Повсюду ходят важные Приехавшие граждане: Сеньоры, джентльмены, Месье, панове, мисс… И говорят сеньоры: — На выставке без споров Корова Жозефина

Получит первый приз.

— Да ни за что на свете! Сказал директор выставки. — Да чтобы я такое Несчастье допустил? Да я Иван Васильичу Звоню, Иван Васильичу, Чтоб он свою Буренушку

Скорее привозил.

И вот уже по улице, По улице, по улице Машина запыленная Трехтонная идет. А в ней Иван Васильевич, Смирнов Иван Васильевич, Коровушку Буренушку

На выставку везет.

Но вот в моторе что-то Как стукнет обо что-то — И замерла машина Почти на полпути. Так что ж — теперь Буренушку В родимую сторонушку Вез всяких без медалей

Обратно увезти?

— Да ни за что на свете! — Сказал Иван Васильевич. — Вернуться — это просто, Уехать — не хитро, А мы спешим на выставку, На выставку, на выставку! — И вот они с коровою

Направились в метро.

— Да чтоб ее, рогатую, Вести по эскалатору? Да где же это видано?! — Дежурная кричит. — Мы лучший в мире транспорт! Мы возим иностранцев, А тут корова ваша

Возьмет и замычит?

— Но, в виде исключения, По просьбе населения Пустите вы Буренушку! — Волнуется народ. — Ну, в виде исключения, По просьбе населения Снимаю возражения.

Пускай она идет!

Но только стойте справа, А проходите слева. И в помещенье станции Прошу вас не мычать. За каждое мычание Мне будет замечание. А мне совсем не хочется

За это отвечать!

И вот она, коровушка, Рогатая головушка, Идет по эскалатору, В стороночке встает. Стоит и не бодается, И люди удивляются: — Ну надо же! Животное,

А как себя ведет!

— Какая, право слово, Приятная корова! — Заметил пассажирам Профессор Иванов. — Я долго жил в Италии, Париже и так далее, Но даже там не видел

Столь вежливых коров!

— Она, конечно, умница! Сказал Иван Васильевич. — И я свою Буренушку За это награжу; Рога покрою лаком, Куплю ей булку с маком; А если будет время,

В кино ее свожу!

А в этот час на выставке, На выставке, на выставке Коровы соревнуются Из самых разных стран: Италии и Швеции, Болгарии и Греции И даже из Америки,

Из штата Мичиган.

Спокойно друг за другом Идут они по кругу — И черные и красные Колышутся бока. Коров, конечно, много, И судьи очень строго Им замеряют вымя,

Копыта и рога.

Корова Жозефина Из города Турина Совсем как балерина По выставке идет. Высокая, красивая, С глазами-черносливами, Она, она, конечно,

Все премии возьмет:

Воз клевера медового Из урожая нового, Огромный телевизор, Материи отрез, Четыреста пирожных, На бархате положенных, А также вазу с надписью

«Да здравствует прогресс!»

Но вот Иван Васильевич, Идет Иван Васильевич, Бежит Иван Васильевич, Буренушку ведет. И славная Буренушка Ну просто как лебедушка, Как древняя боярышня

По воздуху плывет.

И судьи удивились, И судьи удалились, И стали думать судьи: «Ах, как же поступить?» Полдня проговорили, Кричали и курили И приняли решение:

Обеих подоить!

Тотчас выносят ведра, И две доярки гордо Выходят в середину Решенье выполнять. Садятся на скамеечки, Выплевывают семечки И просят кинохронику

Прожекторы унять.

Буренка победила! Она опередила Корову Жозефину На целых полведра. И сразу же все зрители, И дети и родители, И громкоговорители

Как закричат: — Ура!

Давай Иван Васильича! Хватай Иван Васильича! Качай Иван Васильича! Буренушку качай! — Их целый час качали. — Да здравствует! — кричали, Пока Иван Васильевич

Не закричал: — Кончай!